Всё о Чехове - Публицистика - Остров Сахалин - Страница 79
В наших русских деревнях даже после
пожаров не наблюдается такой резкой разницы.
Когда я приехал в Дербинское и потом ходил по избам, шел дождь, было
холодно и грязно. Смотритель тюрьмы, за неимением места в его тесной
квартире, поместил меня в новом, недавно выстроенном амбаре, в котором
была сложена венская мебель. Мне поставили кровать и стол и приделали к
дверям завертку, чтобы можно было запираться изнутри. С вечера часов до
двух ночи я читал или делал выписки из подворных описей и алфавита. Дождь,
не переставая, стучал по крыше и редко-редко какой-нибудь запоздалый
арестант или солдат, шлепая по грязи, проходил мимо. Было спокойно и в
амбаре и у меня на душе, но едва я тушил свечу и ложился в постель, как
слышались шорох, шёпот, стуки, плесканье, глубокие вздохи... Капли,
падавшие с потолка на решетки венских стульев, производили гулкий,
звенящий звук, и после каждого такого звука кто-то шептал в отчаянии: "Ах,
боже мой, боже мой!" Рядом с амбаром находилась тюрьма. Уж не каторжные ли
лезут ко мне подземным ходом? Но вот порыв ветра, дождь застучал сильнее,
где-то зашумели деревья- и опять глубокий, отчаянный вздох: "Ах, боже
мой, боже мой!"
Утром выхожу на крыльцо. Небо серое, унылое, идет дождь, грязно. От
дверей к дверям торопливо ходит смотритель с ключами.
-Я тебе пропишу такую записку, что потом неделю чесаться будешь!-
кричит он.- Я тебе покажу записку!
Эти слова относятся к толпе человек в двадцать каторжных, которые,
как можно судить по немногим долетевшим до меня фразам, просятся в
больницу. Они оборваны, вымокли на дожде, забрызганы грязью, дрожат; они
хотят выразить мимикой, что им в самом деле больно, но на озябших,
застывших лицах выходит что-то кривое, лживое, хотя, быть может, они вовсе
не лгут. "Ах, боже мой, боже мой!"- вздыхает кто-то из них, и мне
кажется, что мой ночной кошмар всё еще продолжается. Приходит на ум слово
"парии", означающее в обиходе состояние человека, ниже которого уже нельзя
упасть. За всё время, пока я был на Сахалине, только в поселенческом
бараке около рудника да здесь, в Дербинском, в это дождливое, грязное
утро, были моменты, когда мне казалось, что я вижу крайнюю, предельную
степень унижения человека, дальше которой нельзя уже идти.
В Дербинском живет каторжная, бывшая баронесса, которую здешние бабы
называют "рабочею барыней". Она ведет скромную рабочую жизнь и, как
говорят, довольна своим положением. Один бывший московский купец,
торговавший когда-то на Тверской-Ямской, сказал мне со вздохом: "А теперь
в Москве скачки!"- и, обращаясь к поселенцам, стал им рассказывать, что
такое скачки и какое множество людей по воскресеньям движется к заставе по
Тверской-Ямской. "Верите ли, ваше высокородие,- сказал он мне,
взволнованный своим рассказом,- я бы всё отдал, жизнь бы свою отдал,
чтобы только взглянуть не на Россию, не на Москву, а хоть бы на одну
только Тверскую".
|