Всё о Чехове - Публицистика - Остров Сахалин - Страница 52
В одной избе уже в сумерках я застал человека лет сорока, одетого в
пиджак и в брюки навыпуск; бритый подбородок, грязная, некрахмаленная
сорочка, подобие галстука- по всем видимостям привилегированный. Он сидел
на низкой скамеечке и из глиняной чашки ел солонину и картофель. Он назвал
свою фамилию с окончанием на кий, и мне почему-то показалось, что я вижу
перед собой одного бывшего офицера, тоже на кий, который за дисциплинарное
преступление был прислан на каторгу.
-Вы бывший офицер?- спросил я.
-Никак нет, ваше высокоблагородие, я священник.
Не знаю, за что его прислали на Сахалин, да и не спрашивал я об этом;
когда человек, которого еще так недавно звали отцом Иоанном и батюшкой и
которому целовали руку, стоит перед вами навытяжку, в жалком поношенном
пиджаке, то думаешь не о преступлении. В другой избе я наблюдал такую
сцену. Молодой каторжный, брюнет с необыкновенно грустным лицом, одетый в
щегольскую блузу, сидит у стола, подперев голову обеими руками,
хозяйка-каторжная убирает со стола самовар и чашки. На мой вопрос, женат
ли он, молодой человек отвечает, что за ним на Сахалин прибыла добровольно
его жена с дочерью, но что вот уже два месяца, как она уехала с ребенком в
Николаевск и не возвращается, хотя он послал ей уже несколько телеграмм.
"И не вернется,- говорит хозяйка с каким-то злорадством.- Что ей тут
делать? Сахалина твоего не видала, что ли? Легко ли дело!" Он молчит, а
она опять: "И не вернется. Баба она молодая, вольная,- чего ей? Залетела,
как птица,- и была такова, ни слуху ни духу. Вот не то, что я да ты. Не
убивала бы я мужа, а ты бы не поджигал, и мы тоже были бы теперь вольные,
а теперь вот сиди и жди ветра в поле, свою женушку, да пускай вот твое
сердце кровью обливается..." Он страдает, на душе у него, по-видимому,
свинец, а она пилит его и пилит; выхожу из избы, а голос ее всё слышно.
В Корсаковке вместе со мной ходил по избам каторжный Кисляков,
довольно странный человек. Судебные репортеры, вероятно, еще не забыли
его. Это тот самый Кисляков, из военных писарей, который в Петербурге на
Николаевской убил молотком свою жену и сам явился к градоначальнику
объявить о своем преступлении. По его рассказу, жена у него была красавица
и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив с ней, он поклялся перед
образом, что убьет ее, и с этого времени до самого убийства какая-то
невидимая сила не переставала шептать ему на ухо: "Убей, убей!" До суда он
сидел в больнице св. Николая; вероятно, поэтому сам считает себя
психопатом, так как не раз просил меня похлопотать о том, чтобы его
признали сумасшедшим и заточили в монастырь. Вся его каторга заключается в
том, что в тюрьме ему поручено делать колышки для прикрепления привесков к
хлебным порциям- работа, кажется, не трудная, но он нанимает вместо себя
другого, а сам "дает уроки", то есть ничего не делает. Одет он в пиджачный
костюм из парусинки и наружность имеет благообразную.
|