Всё о Чехове - Публицистика - Остров Сахалин - Страница 24
Пока говоришь с
ним, в избу собираются соседи и начинается разговор на равные темы: о
начальстве, климате, женщинах... От скуки все готовы говорить и слушать
без конца. Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь в избе еще целую
толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на
волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом; в сенях на лохмотьях
лежат его дети, и тут же в темном и тесном углу его жена, пришедшая за ним
добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно
прибывшая из России семья. Дальше, в самой избе, человек пять мужчин,
которые называют себя кто- жильцом, кто- работником, а кто- сожителем;
один стоит около печки и, надув щеки, выпучив глаза, паяет что-то; другой,
очевидно, шут, с деланно-глупою физиономией, бормочет что-то, остальные
хохочут в кулаки. А на постели сидит вавилонская блудница, сама хозяйка
Лукерья Непомнящая, лохматая, тощая, с веснушками; она старается посмешнее
отвечать на мои вопросы и болтает при этом ногами. Глаза у нее нехорошие,
мутные, и по испитому, апатичному лицу я могу судить, сколько на своем еще
коротком веку переиспытала она тюрем, этапов, болезней. Эта Лукерья задает
в избе общий тон жизни, и благодаря ей на всей обстановке сказывается
близость ошалелого, беспутного бродяги. Тут уж о серьезном хозяйстве не
может быть и речи. Приходилось также заставать в избе целую компанию,
которая до моего прихода играла в карты; на лицах смущение, скука и
ожидание: когда я уйду, чтобы опять можно было приняться за карты? Или
входишь в избу, и намека нет на мебель, печь голая, а на полу у стен
рядышком сидят черкесы, одни в шапках, другие с непокрытыми стрижеными и,
по-видимому, очень жесткими головами, и смотрят на меня не мигая. Если я
заставал дома одну только сожительницу, то обыкновенно она лежала в
постели, отвечала на мои вопросы, зевая и потягиваясь, и, когда я уходил,
опять ложилась.
Ссыльное население смотрело на меня, как на лицо официальное, а на
перепись- как на одну из тех формальных процедур, которые здесь так часты
и обыкновенно ни к чему не ведут. Впрочем, то обстоятельство, что я не
здешний, не сахалинский чиновник, возбуждало в ссыльных некоторое
любопытство. Меня спрашивали:
-Зачем это вы всех нас записываете?
И тут начинались разные предположения. Одни говорили, что, вероятно,
высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие-
что, должно быть, уж решили наконец переселять всех на материк,- а здесь
упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с
поселениями будет переведена на материк,- третьи, прикидываясь
скептиками, говорили, что они не ждут уже ничего хорошего, так как от них
сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с моей стороны
возражение. А из сеней или с печки, как бы в насмешку над всеми этими
надеждами и догадками, доносился голос, в котором слышались усталость,
скука и досада на беспокойство:
-И всё они пишут, и всё они пишут, и всё они пишут, царица небесная!
Голодать и вообще терпеть какие-либо лишения во время моих разъездов
по Сахалину мне не приходилось.
|