Всё о Чехове - Публицистика - Из Сибири - Страница 2
-Хуже не будет!- говорит он и улыбается одной только верхней губой.
В ответ ему молчишь и ни о чем не спрашиваешь, но через минуту он
повторяет:
-Хуже не будет!
-Будет хуже!- говорит с другой скамьи какой-то рыжий
мужичонко-непереселенец с острым взглядом.- Будет хуже!
Эти, что плетутся теперь по дороге около своих кибиток, молчат. Лица
серьезные, сосредоточенные... Я гляжу на них и думаю: порвать навсегда с
жизнью, которая кажется ненормальною, пожертвовать для этого родным краем
и родным гнездом может только необыкновенный человек, герой...
Затем, немного погодя, мы обгоняем этап. Звеня кандалами, идут по
дороге 30- 40 арестантов, по сторонам их солдаты с ружьями, а позади-
две подводы. Один арестант похож на армянского священника, другого,
высокого, с орлиным носом и с большим лбом, я как будто видел где-то в
аптеке за прилавком, у третьего- бледное, истощенное и серьезное лицо,
как у монаха-постника. Не успеваешь оглядеть всех. Арестанты и солдаты
выбились из сил: дорога плоха, нет мочи идти... До деревни, где они будут
ночевать, осталось еще десять верст. А когда придут в деревню, наскоро
закусят, напьются кирпичного чаю и тотчас же повалятся спать, и тотчас же
их облепят клопы- злейший, непобедимый враг тех, кто изнемог и кому
страстно хочется спать.
Вечером земля начинает промерзать и грязь обращается в кочки. Возок
прыгает, грохочет и визжит на разные голоса. Холодно! Ни жилья, ни
встречных... Ничто не шевелится в темном воздухе, не издает ни звука, и
только слышно, как стучит возок о мерзлую землю да, когда закуриваешь
папиросу, около дороги с шумом вспархивают разбуженные огнем две-три
утки...
Подъезжаем к реке. Надо переправляться на ту сторону на пароме. На
берегу ни души.
-Уплыли на ту сторону, язви их душу!- говорит возница.- Давай,
ваше благородие, реветь.
Кричать от боли, плакать, звать на помощь, вообще звать- здесь
значит реветь, и потому в Сибири ревут не только медведи, но и воробьи и
мыши. "Попалась кошке- и ревет",- говорят про мышь.
Начинаем реветь. Река широкая, в потемках не видно того берега... От
речной сырости стынут ноги, потом всё тело... Ревем мы полчаса, час, а
парома всё нет. Надоедают скоро и вода, и звезды, которыми усыпано небо, и
эта тяжелая, гробовая тишина. От скуки разговариваю я с дедом и узнаю от
него, что женился он 16 лет, что у него было 18 детей, из которых умерло
только трое, что у него живы еще отец и мать; отец и мать- "киржаки", то
есть раскольники, не курят и за всю свою жизнь не видали ни одного города,
кроме Ишима, а он, дед, как молодой человек, позволяет себе побаловаться-
курить. Узнаю от него, что в этой темной, суровой реке водятся стерляди,
нельмы, налимы, щуки, но что ловить их некому и нечем.
Но вот наконец слышится мерный плеск, и на реке показывается что-то
неуклюжее, темное. Это паром. Он имеет вид небольшой баржи; на нем человек
пять гребцов, и их два длинных весла с широкими лопастями похожи на рачьи
клешни.
|