Всё о Чехове - Пьесы - Чайка - Страница 3
Бесспорно талантлива, умна, способна рыдать над книжкой,
отхватит тебе всего Некрасова наизусть, за больными ухаживает, как ангел;
но попробуй похвалить при ней Дузе! Ого-го! Нужно хвалить только ее одну,
нужно писать о ней, кричать, восторгаться ее необыкновенною игрой в "La
dame aux camelias" или в "Чад жизни", но так как здесь, в деревне, нет
этого дурмана, то вот она скучает и злится, и все мы- ее враги, все мы
виноваты. Затем, она суеверна, боится трех свечей, тринадцатого числа. Она
скупа. У нее в Одессе в банке семьдесят тысяч- это я знаю наверное. А
попроси у нее взаймы, она станет плакать.
Сорин. Ты вообразил, что твоя пьеса не нравится матери, и уже
волнуешься и все. Успокойся, мать тебя обожает.
Треплев (обрывая у цветка лепестки). Любит- не любит, любит- не
любит, любит- не любит. (Смеется.) Видишь, моя мать меня не любит. Еще
бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать
пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже не молода. Когда меня
нет, ей только тридцать два года, при мне же сорок три, и за это она меня
ненавидит. Она знает также, что я не признаю театра. Она любит театр, ей
кажется, что она служит человечеству, святому искусству, а по-моему,
современный театр- это рутина, предрассудок. Когда поднимается занавес и
при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты,
жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят,
носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить
мораль,- мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе;
когда в тысяче вариаций мне подносят всё одно и то же, одно и то же, одно
и то же,- то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни,
которая давила ему мозг своею пошлостью.
Сорин. Без театра нельзя.
Треплев. Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то
лучше ничего не нужно. (Смотрит на часы.) Я люблю мать, сильно люблю; но
она курит, пьет, открыто живет с этим беллетристом, имя ее постоянно
треплют в газетах- и это меня утомляет. Иногда же просто во мне говорит
эгоизм обыкновенного смертного; бывает жаль, что у меня мать известная
актриса, и, кажется, будь это обыкновенная женщина, то я был бы
счастливее. Дядя, что может быть отчаяннее и глупее положения: бывало, у
нее сидят в гостях сплошь всё знаменитости, артисты и писатели, и между
ними только один я- ничто, и меня терпят только потому, что я ее сын. Кто
я? Что я? Вышел из третьего курса университета по обстоятельствам, как
говорится, от редакции не зависящим, никаких талантов, денег ни гроша, а
по паспорту я- киевский мещанин. Мой отец ведь киевский мещанин, хотя
тоже был известным актером. Так вот, когда, бывало, в ее гостиной все эти
артисты и писатели обращали на меня свое милостивое внимание, то мне
казалось, что своими взглядами они измеряли мое ничтожество,- я угадывал
их мысли и страдал от унижения...
|