Всё о Чехове - Воспоминания о Чехове - Страница 5
Положение сахалинских детей и подростков я постараюсь описать подробно. Оно необычайно. Я видел голодных детей, видел тринадцатилетних содержанок, пятнадцатилетних беременных. Проституцией начинают заниматься девочки с 12 лет, иногда до наступления менструаций. Церковь и школа существуют только на бумаге, воспитывают же детей среда и каторжная обстановка. Между прочим, у меня записан разговор с одним десятилетним мальчиком. Я делал перепись в селении Верхнем Армудане; поселенцы все поголовно нищие и слывут за отчаянных игроков в штосе. Вхожу в одну избу; хозяев нет дома; на скамье сидит мальчик беловолосый, сутулый, босой; о чем-то задумался. Начинаем разговор.
Я: "Как по отчеству величают твоего отца?" -- Он: "Не знаю".-- Я: "Как же так? Живешь с отцом и не знаешь, как его зовут? Стыдно".-- Он: "Он у меня не настоящий отец".-- Я: "Как так -- не настоящий?" -- Он: "Он у мамки сожитель".-- Я: "Твоя мать замужняя или вдова?" -- Он: "Вдова. Она за мужа пришла". -- Я: "Что значит -- за мужа?" -- Он: "Убила". -- Я: "Ты своего отца помнишь?" -- Он: "Не помню. Я незаконный. Меня мамка на Каре родила".
Со мной на амурском пароходе ехал на Сахалин арестант в ножных кандалах, убивший свою жену. При нем находилась дочь, девочка лет шести, сиротка. Я замечал, когда отец с верхней палубы спускался вниз, где был ватер-клозет, за ним шли конвойные и дочь; пока тот сидел в ватер-клозете, солдат с ружьем и девочка стояли у двери. Когда арестант, возвращаясь назад, взбирался вверх по лестнице, за ним карабкалась девочка и держалась за его кандалы. Ночью девочка спала в одной куче с арестантами и солдатами. Помнится, был я на Сахалине на похоронах. Хоронили жену поселенца, уехавшего в Николаевск. Около вырытой могилы стояли четыре каторжных носильщика -- ex officio {По долгу службы (лат.).}, я и казначей в качестве Гамлета и Горацио, бродивших по кладбищу от нечего делать, черкес -- жилец покойницы -- и баба каторжная; эта была тут из жалости: привела двух детей покойницы -- одного грудного и другого -- Алешку, мальчика лет четырех, в бабьей кофте и в синих штанах с яркими латками на коленях. Холодно, сыро, в могиле вода, каторжные смеются. Видно море. Алешка с любопытством смотрит в могилу; хочет вытереть озябший нос, но мешают длинные рукава кофты. Когда закапывают могилу, я его спрашиваю: "Алешка, где мать?" Он машет рукой, как проигравшийся помещик, смеется и говорит: "Закопали!" Каторжные смеются; черкес обращается к нам и спрашивает, куда ему девать детей, он не обязан их кормить. Инфекционных болезней я не встречал на Сахалине, врожденного сифилиса очень мало, но видел я слепых детей, грязных, покрытых сыпями,-- все такие болезни, которые свидетельствуют о забросе. Решать детского вопроса, конечно, я не буду. Я не знаю, что нужно делать. Но мне кажется, что благотворительностью и остатками от тюремных и иных сумм тут ничего не поделаешь; по-моему, ставить вопрос в зависимость от благотворительности, которая в России носит случайный характер, и от остатков, которых не бывает,-- вредно.
|